Муравейник Хеллстрома.[Херберт Ф. Муравейник Хеллстрома. Фаст Г. Рассказы] - Говард Фаст

Студенты, равно как и журналисты, не имели ни малейшего представления о том, что должно было произойти с ластиком, но удрученное выражение на лице Хеплмейера не оставляло сомнений в том, что ожидаемое не произошло. Студенты зааплодировали в знак сочувствия и поддержки. Хеплмейер, согретый участием, выразил им свое доверие, произнеся в мегафон:

— Попробуем еще раз, а?

Шестнадцать молодцев подняли обруч с рамой и перетащили свою ношу в другую часть двора. Толпа уважительно последовала за ними, как терпеливые зрители на соревнованиях по гольфу. Телевизионная камера работала не переставая. Профессор повторил эксперимент, на этот раз бросив сквозь обруч старую трубку. Как и ластик, трубка упала на землю по другую сторону.

— Мы попробуем еще раз, — сказал он в мегафон. — Может быть, мы никогда не найдем нужное место. Может быть, все окажется напрасным. Времена, когда наука была приятной и предсказуемой механической служанкой, прошли. Дважды два сегодня могут оказаться равны бесконечности… К тому же это была моя любимая трубка и я рад, что она осталась у меня.

Теперь для большинства зрителей стало очевидным, что предметы, бросаемые сквозь обруч, не должны были пролетать насквозь и падать по другую сторону. Будь на месте Хеплмейера любой другой ученый, толпа давно бы разошлась, негодуя, как много шарлатанов в научном мире. Но здесь был Хеплмейер, и вместо того чтобы разойтись, толпа еще плотнее сбивалась в кучу, завороженная происходящим.

Было выбрано новое место. Обруч установили там. На этот раз доктор Хеплмейер достал из кармана авторучку, которую ему вручила Академия и на которой было выгравировано «Nil desperandum»[4]. Перечитав надпись, профессор бросил ручку через обруч, и, вместо того чтобы упасть с другой стороны, она… исчезла.

Именно таким образом… именно так… она исчезла.

Секунду-другую стояла абсолютная тишина, потом один из ассистентов Хеплмейера, молодой Пибоди, взял отвертку, которой пользовался, когда помогал устанавливать обруч, и бросил ее. Она исчезла. Молодой Брумберг сделал то же самое со своим молотком. Он исчез. Гаечный ключ. Струбцина. Плоскогубцы. Все исчезало.

Этого оказалось вполне достаточно. Взрыв аплодисментов и торжествующих возгласов прокатился от Морнинг-сайд-Хейтс, вновь и вновь отражаясь эхом от Бродвея и Авеню Св. Николая. А потом все будто сошли с ума. Началось, как водится, с какой-то студентки, которая швырнула в обруч свой учебник староанглийской поэзии. За ним последовало столько книг, что из них вполне можно было составить небольшую библиотеку. Потом обувь — настоящая лавина обуви, потом пояса, свитера, рубашки — все, что оказывалось под рукой, летело в обруч и все, что попадало туда, — все исчезало.

Напрасно профессор Хеплмейер пытался остановить поток предметов, летящих в обруч. Даже его мегафон не был слышен в крике и смехе беснующихся студентов, которые стали свидетелями крушения самой реальности, равно как и всех остальных истин и добродетелей, соблюдаемых предыдущими поколениями. Напрасно профессор Хеплмейер предостерегал их.

А потом из толпы появился и сразу же попал в историю изрядно помятый Эрнест Силверман, прыгун в высоту, образцовый студент и житель Филадельфии.

Собрав весь свой максимализм и все безумство своей молодости, он прыгнул в обруч… и исчез. В мгновение ока смех, крики, буйство перешли в холодное уныние. Студенты напоминали нашкодивших детей. Эрнест Силверман исчез в неизвестности вместе со всеми своими мечтами и надеждами. Солнце закрыли облака. Подул пронизывающий ветер.

Несколько отважных парней хотели последовать за исчезнувшим, надеясь спасти его, но Хеплмейер преградил им путь и убедил отказаться от своей затеи, в мегафон призывая всех осознать грозящую опасность. Что касается Силвермана, Хеплмейер мог только повторять то, что он уже говорил полиции в самом начале эксперимента. Вокруг обруча было поставлено заграждение и установлено круглосуточное дежурство. К обручу никого не подпускали.

— Где же он? — к этому сводились все вопросы.

— Не знаю, — к этому сводился ответ.

Одни и те же вопросы задавались и на Сентр-стрит, и в местном полицейском участке, но положение Хеплмейера было таково, что сам верховный комиссар пригласил его в свой кабинет (уже наступила полночь) и вежливо спросил его умоляющим голосом:

— Что там, по другую сторону обруча, профессор?

— Не знаю.

— Вы говорите… Вы уже говорили это. Но ведь обруч — творение ваших рук.

— Строим же мы электрогенераторы. Разве мы знаем, как они работают? Мы получаем электроэнергию, но разве мы знаем, что это такое?

— Разве мы не знаем?

— Нет, не знаем.

— Ладно, но из Филадельфии приехали родители Силвермана. Они привезли с собой филадельфийского адвоката и около шестнадцати филадельфийских репортеров. Все они хотят знать, где мальчик, и готовы возбудить бог знает сколько судебных исков.

Хеплмейер вздохнул:

— Я тоже хотел бы знать, где он.

— Что же нам делать? — взмолился комиссар.

— Не знаю. Думаете, вам следует арестовать меня?

— Мне нужно выдвинуть обвинение. Преступная халатность, непреднамеренное убийство, похищение — что-то в этом роде… Я сам не знаю, что вам предъявить.

— Я не полицейский, — заметил Хеплмейер. — В любом случае, это помешает моей работе.

— Парень хоть жив?

— Не знаю.

— Профессор, попытайтесь мне объяснить, — спросил комиссар с некоторой долей раздражения. — Что находится по другую сторону обруча?

— Если смотреть сквозь обруч, то за ним располагается университет — это в прямом смысле. В другом смысле…

— Что?

— Другая часть пространства. Другая временная последовательность. Вечность. Может быть, Бруклин. Я даже не могу предположить.

— Ну уж не Бруклин. И даже не Аляска, иначе мальчик давно бы уже вернулся. Чертовски странно, что вы собрали эту штуку, а теперь не можете даже объяснить, как она действует.

— Это я могу объяснить, — извиняющимся тоном произнес Хеплмейер. — Она изгибает пространство.

— И это у нее получается?

— Может быть.

— У меня есть четверо полицейских, желающих пройти сквозь обруч, — добровольцы. Вы согласитесь?

— Нет.

— Почему?

— Пространство — странная вещь, а может быть, и не вещь вовсе, — ответил профессор с затруднением, с которым всегда сталкивается ученый, когда пытается сформулировать абстракцию так, чтобы эта формулировка удовлетворила неспециалиста. — Пространство — это не та область, в которой мы разбираемся.